К.С.Аксаков

Записка “О внутреннем состоянии России”,

предоставленная Государю Императору Александру II

 

I

 

Русский народ есть народ не государственный, т.е. не стремя­щийся к государственной власти, не желающий для себя политиче­ских прав, не имеющий в себе даже зародыша народного власто­любия. Самым первым доказательством тому служит начало нашей истории: добровольное призвание чужой государственной власти в лице варягов, Рюрика с братьями. Ещё сильнейшим доказатель­ством служит тому Россия 1612 года, когда не было царя, когда все государственное устройство лежало вокруг разбитое вдребезги, и когда победоносный народ стоял, ещё вооруженный, в умилении торжества над врагами, освободив свою Москву: что сделал этот могучий народ, побеждённый при царе и боярах, победивший без царя и бояр, с стольником князем Пожарским, да мясником Козь­мою Мининым во главе, выбранными им же? Что сделал он? Как некогда в 862 году, так в 1612 году народ призвал государственную власть, избрал царя и поручил ему неограниченно судьбу свою, мирно сложив оружие и разошедшись по домам. Эти два до­казательства так ярки, что прибавлять к ним, кажется, ничего не нужно. Но если мы посмотрим на всю русскую историю, то убедимся ещё более в истине сказанного. В русской истории нет ни одного восстания против власти в пользу народных политических прав. Сам Новгород, раз признав над собою власть царя Московского, уже не восставал против него в пользу своего прежнего устройства. В Русской истории встречаются восстания за законную власть про­тив беззаконной; законность понимается иногда ошибочно, но, тем не менее, такие восстания свидетельствуют о духе законности в Русском народе. Нет ни одной попытки народной принять ка­кое-нибудь участие в правлении. Были жалкие аристократические попытки в этом роде ещё при Иоанне IVи при Михаиле Федоровиче, но слабые и незаметные. Потом была явная попытка при Анне. Но ни одна такая попытка не нашла сочувствия и народе и исчезла быстро и без следа.

Таковы показания, почерпаемые в истории. От истории пе­рейдем к современному состоянию. Кто слышал, чтобы простой народ в России бунтовал или замышлял против царя? Никто, ко­нечно, ибо этого не было и не бывает. Самым лучшим доказатель­ством может здесь служить раскол; известно, что он гнездится в простом народе, между крестьянами, мещанами, купцами. Раскол составляет в России огромную силу, многочисленность, богат и распространен по всему краю. И между тем раскол никогда не при­нимал и не принимает политического значения, а, казалось бы, это очень легко могло быть. В Англии, например, это бы так и было. Было бы и в России, если бы был в ней хотя малейший элемент по­литический. Но политического элемента в русском народе нет, и раскол русский только страдательно противится, хотя в энергии у раскольников нет недостатка. Русские раскольники скрываются, бегут, готовы идти на мученичество, но никогда не принимают по­литического значения. Не правительственные меры удерживали и удерживают порядок в России, а дух народный не хочет нарушать его; без этого обстоятельства не помогли бы никакие стеснитель­ные меры, а скорее послужили бы поводом к нарушению порядка. Залог тишины в России и безопасности для правительственной власти – в духе народном. Будь это хоть немного иначе, давно бы в России была конституция: случаев и возможностей история рус­ская и внутреннее состояние России давали к тому довольно; но Русский народ государствовать не хочет.

Эта особенность духа Русского народа несомненна. Одни мо­гут огорчаться и называть это духом рабства, другие – радоваться и называть это духом законного порядка, но и те, и другие ошиба­ются, ибо судят так о России по западным взглядам либерализма и консерватизма. Трудно понять Россию, не отрешившись от западных понятий, на основании которых все мы хотим видеть в каждой стране – и поэтому в России – или революционный, или консервативный элементы; но и тот, и другой суть точки зрения нам чуж­дые; и тот, и другой суть противоположные стороны политиче­скою духа; ни того, ни другого нет в Русском народе, ибо в нём нет самого духа политического. Как бы ни объясняли отсутствие политического духа и проистекающую отсюда неограниченность правительственной власти в России, – мы оставляем пока все такие толки в стороне. Довольно для нас уже того, что так понимает де­ло, того требует Россия.

(...) Итак, первый явственный до очевидности вывод из ис­тории и свойства русского народа есть тот, что это народ негосу­дарственный, не ищущий участия в правлении, не желающий усло­виями ограничивать правительственную власть, не имеющий, од­ним словом, в себе никакого политического элемента, следова­тельно, не содержащий в себе даже зерна революции или уст­ройства конституционного.

Не странно ли после этого, что правительство в России берет постоянно какие-то меры против возможности революции, опа­сается какого-то политического восстания, которое прежде всего противно существу Русского народа! Все такие опасения, как в пра­вительстве, так и в обществе, происходят от того, что не знают России и короче знакомы с историей Западно-Европейской, чем с русской; а потому видят в России Западные призраки, которых в ней и быть не может. Такие меры предосторожности со стороны нашего правительства, – меры не нужные, не имеющие никакого основания, – непременно вредны, как лекарство, даваемое здоро­вому, не нуждающемуся в нем человеку. Если они и не произведут того, против чего без нужды принимаются, то они разрушают до­веренность между правительством и народом; а это одно – вред великий, и вред напрасный, ибо Русский народ, по существу свое­му, никогда не посягнет на власть правительственную.

 

II

 

Но чего же хочет Русский народ для себя? Какая же основа, цель, забота его народной жизни, если нет в нём вовсе политиче­ского элемента, столь деятельного у других народов? Чего хотел наш народ, когда добровольно призывал Варяжских князей “кня­жить и володеть им”? Что хотел он оставить для себя?

Он хотел оставить для себя свою не политическую, свою внут­реннюю общественную жизнь, свои обычаи, свой быт, жизнь мирную духа.

Ещё до христианства, готовый к его принятию, предчувствуя его великие истины, народ наш образовал в себе жизнь общины, освящённую потом принятием христианства. Отделив от себя правление государственное, народ Русский оставил себе общественную жизнь и поручил государству давать ему (народу) возможность жить этой общественной жизнью. Не желая править, народ наш желает жить, разумеемся, не в одном животном смысле, а в смысле человеческом. Не ища свободы политической, он ищет свободы нравственной, свободы духа, свободы общественной, – народной жизни внутри себя. Как единый, может быть, на земле народ христианский (в истинном смысле слова), он помнит слова Христа: воздайте кесарева кесареви, а Божия Богови; и другие слова Христа: Царство Мое несть от мира сего; и потому, предоставив государству царство от мира сего, он, как народ христианский, из­бирает для себя иной путь, – путь к внутренней свободе и духу, к царству Христову: Царство Божие внутрь вас есть. Вот причина его беспримерного повиновения власти, вот причина совершенной безопасности Русского правительства, вот причина невозможности никакой революции в Русском народе, вот причина тишины внутри России.

(...) Итак, Русский народ, отделив от себя государственный элемент, предоставив полную государственную власть правитель­ству, предоставил себе жизнь, свободу нравственно-общественную, высокая цель которой есть: общество христианское.

Хотя слова эти не требуют доказательств, – ибо здесь доста­точно одного пристального взгляда на Русскую историю и на со­временный Русский народ, – однако можно указать на некоторые, особенно ярко выдающиеся черты. Такой чертой может служить древнее разделение всей России, в понимании Русского человека, на государство и землю (правительство и народ), – и оттуда явив­шееся выражение: государево и земское дело. Под государевым делом разумелось все дело управления государственного, и внешнего и внутреннего, – и по преимуществу дело военное, как самое яркое выражение государственной силы. Государева служба доселе зна­чит в народе: служба военная. Под государевым делом разумелось, одним словом, все правительство, все государство. Под земский де­лом разумелся весь быт народный, вся жизнь народа, куда отно­сится, кроме духовной, общественной его жизни и материальное его благосостояние: земледелие, промышленность, торговля. Поэтому людьми государевыми или служилыми назывались все те, которые служат в государственной службе, а людьми земскими все те, которые в государственной службе не служат и составляют ядро государства: крестьяне, мещане (посадские), купцы. Заме­чательно, что и служилые, и земские люди имели свои официаль­ные наименования: служилые люди, в просьбах государю, напри­мер, назывались его холопами, от первого боярина до последнего стрельца. Земские люди назывались его сиротами;так писались они в своих просьбах государю. Именования эти вполне выражали значение и того, и другого отдела или класса. Слово холоп по­лучило у нас теперь унизительное и почти бранное значение, но первоначально оно значило не более, как слуга; холоп государев значило: слуга государев. Итак, весьма попятно, что служилые лю­ди назывались слугами государевыми, слугами начальника госу­дарства, к кругу деятельности которого они принадлежали. Что же значило слово сирота? Сирота на русском языке не значит orphelin, ибо часто о родителях, лишившихся детей, говорят, что они осиротели. Следовательно, сиротством выражается беспомощное состояние; сирота есть беспомощный, нуждающийся в опоре, в защите. Понятно отсюда, почему земские люди называются сиро­тами. Земля нуждается в защите государства, и, называя его своим защитником, называет себя нуждающеюся в защите или его сиро­тою. Так, в 1612 году, когда ещё не вступал на престол Михаил Федорович, когда государство ещё не было восстановлено, земля называла себя сирою, безгосударною искорбела о том.

Также, как доказательство тех же основ Русского народа, можно привести мнение поляков, современников 1612 года. Они с удивлением говорят, что Русский народ только и толкует, что о ве­ре, а не о политических условиях.

 

III

 

(…)

 

IV

 

(...) Кроме того, что такое устройство согласно с духом России, – следовательно, уже по одномуэтому для нее необходимо, – утвердительно можно сказать, что такое устройство, само по себе, есть единое истинное устройство на земле. Великий вопрос государственно-народный лучше решен быть не может, как решил его русский народ. Призвание человека есть нрав­ственное приближение к Богу, к Спасителю своему; закон человека – внутри его самого; этот закон: полная лю­бовь к Богу и ближнему. Если б таковы были люди, если б они были святы, то тогда не нужно было бы государства, тогда было бы уже царствие Божие на земле. Но люди не таковы, и сверх того не таковы в разной степени. Разбойник, не имеющий в душе внутреннего закона и не сдерживаемый законом внешним, может убить честного, добродетельного человека и творить всякое зло. Итак, ради слабости и греховности людской, необходим закон внешний, необходимо государство – власть от мира сего. Но призвание человека остаётся всё то же, нравственное, внутреннее: государство служит к тому только пособием. Чем же должно быть государство в понятии народа, кото­рый нравственное стремление ставит выше всего, который стремит­ся к свободе духа, свободе Христовой, – одним словом, чем долж­но быть государство в понятии народа, в истинном смысле хри­стианского? Защитою,а отнюдь не целью властолюбивых желаний.

Всякое стремление народа к государственной власти отвлекает его от внутреннего нравственного пути и подрывает свободой по­литической, внешней, свободу духа, внутреннюю. Государствование становится тогда целью для народа, и исчезает высшая цель: внутренняя правда, внутренняя свобода, духовный подвиг жизни. Правительством народ быль не должен. Если народ – государь, народ – правительство, тогда нет народа.

С другой стороны, если государство в понятии народа – защита, а не цель желаний, то и государство само должно быть этой защитой для народа, оберегать свободу его жизни, да на про­сторе развиваются в нем все духовные его силы под хранительной сению государства.

 

V

 

Государственная власть при таких началах, при невмешательстве в неё народа, должна быть неограниченная. Какую же именно форму должно иметь такое неограниченное правительство? Ответ не труден: форму монархическую. Всякая другая форма: де­мократическая, аристократическая, допускает участие народа, одна более, другая менее, и непременное ограничение государ­ственной власти, следовательно, не соответствует ни требованию невмешательства народа в правительственную власть, ни требова­нию неограниченности правительства.

(...) Поэтому здесь необходим Государь, Монарх. Только власть Монарха есть власть неограниченная. Только при неограниченной власти монархической народ может отделить от себя государство и избавить себя от всякого участия в правительстве, от всякого политического значения, пре­доставив себе жизнь нравственно-общественную и стремление к духовной свободе. Такое монархическое правительство и поставил себе народ русский.

Сей взгляд Русского человека есть взгляд человека свободного. Признавая государственную неограниченную власть, он удержи­вает за собой свою совершенную независимость духа, совести, мысли. Слыша в себе эту независимость нравственную, Русский че­ловек, по справедливости, не есть раб, а человек свободный. Мо­нархическое неограниченное правительство, в русском понимании, является не врагом, не противником, а другом и защитником свободы, свободы духовной, истинной, выражающейся в открыто возвещаемом мнении. Только при такой полной свободе может быть народ полезен правительству. Свобода политическая не есть свобода. Только при совершенном отрешении народа от го­сударственной власти, только при неограниченной монархии, вполне предоставляющей народу всю его нравственную жизнь, может на земле существовать свобода истинная народа, та, нако­нец, свобода, которую даровал нам Искупитель наш: иде же Дух Господень, тут свобода.

 

VI

 

Считая правительство благодетельной, нужной для себя влас­тью, не ограниченной никакими условиями, признавая его не насильственно, а добровольно и сознательно, Русский народ считает правительство, по словам Спасителя, властью от мира сего: только царство Христово не от мира сего. Воздаёт Русский народ кесарева кесареви, а Божия – Богови. Правительство, как человеческое устройство мира сего, не признаёт он за совершенство. Поэтому Русский народ не воздаёт царю божеской почести, из царя не тво­рит себе идола и неповинен в идолопоклонстве власти, в котором теперь хочет сделать его повинным непомерная лесть, явившаяся в России вместе с Западным влиянием.

 

VII

 

(…)

 

VIII

 

Нам ясно теперь, какое значение имеет в России правитель­ство и какое народ. Другими словами, нам ясно, что Россия пред­ставляет в себе две стороны: государство и землю. Правительство и народ, или государство и земля, хотя ясно разграничены в России, тем не менее, если не смешиваются, то соприкасаются. Какое же взаимное их отношение? Прежде всего: народ не вмешивается в правительство, в порядок управления; государство не вмешивается в жизнь и быт народа, не заставляет народ жить насильственно, по сделанным от государства правилам: странно было бы, если б государство требовало от народа, чтоб он вставал в 7 часов, обедал в 2 и тому подобное; не менее странно, если б оно требовало, чтобы народ так причесывал свои волосы или носил бы такую одежду. Итак, первое отношение между прави­тельством и народом есть отношение взаимного невмешательства. Но такое отношение (отрицательное) ещё не полно; оно должно быть дополнено отношением положительным между государством и землёю. Положительная обязанность государства относительно народа есть защита и охранение жизни народа, есть внешнее его обеспечение, доставление ему всех способов и средств, да процветёт его благосостояние, да выразит он всё своё значение и исполнит своё нравственное призвание на земле. Администрация, судопроиз­водство, законодательство – всё это, понятое в пределах чисто-государственных, принадлежит неотъемлемо к области пра­вительства. Не подлежит спору, что правительство существует для народа, а не народ для правительства. Поняв это добросовестно, правительство никогда не посягнёт на самостоятельность народ­ной жизни и народного духа. Положительная обязанность народа относительно государства есть исполнение государственных требований, доставление ему сил для приведения в действие государ­ственных намерений, снабжение государства деньгами и людьми, если они нужны. Такое отношение народа к государству есть толь­ко прямое необходимое следствие признания государства: это от­ношение подчинённое, а не самостоятельное; при таком отношении народ сам государству ещё не виден. Какое же самостоятельное от­ношение неполитического народа к государству? Где государство, так сказать, видит народ самый? Самостоятельное отношение без­властного народа к полновластному государству есть только одно: общественное мнение. В общественном или народном мнении нет политического элемента, нет другой силы, кроме нравственной, следовательно, нет и принудительного свойства, противоположного нравственной силе. В общественном мнении (разумеется, выра­жающем себя гласно) видит государство, чего желает страна, как понимает она своё значение, какие её нравственные требования, и чем, следовательно, должно руководиться государство, ибо цель его – способствовать стране исполнить свое призвание. Охранение свободы общественного мнения, как нравственной деятельности страны, есть, таким образом, одна из обязанностей государства. В важных случаях государственной и земской жизни для правитель­ства бывает нужно самому вызывать мнение страны, но только мнение, которое (разумеется) правительство свободно принять или не принять. Общественное мнение – вот чем самостоятельно может и должен служить народ своему правительству, и вот та живая, нравственная и нисколько не политическая связь, которая может и должна быть между народом и правительством. Мудрые цари наши это понимали: да будет им вечная за то благодарность! Они знали, что при искреннем и разумном желании счастия и блага стране, нужно знать и в известных случаях вызывать её мнение. И потому цари наши часто созывали Земские Соборы, состоявшие из выборных всех сословий России, где предлагали на обсуждение тот или другой вопрос, касающийся государства и земли. Цари наши, хорошо понимая Россию, нимало не затруднялись созывать такие Соборы. Правительство знало, что оно через то не теряет и не стесняет никаких своих прав, а народ знал, что он через то никаких прав ни приобретает, ни распространяет. Связь между правительством и народом не только от того не колебалась, но ещё теснее скреплялась. Это были дружественные, полные доверенности отношения правительства и народа. (...)

 

IX

 

(...) У меня нет намерения входить в историю Петровского переворота; нет намерения восставать на величие Петра, величайшего из великих людей. Но переворот Петра, несмотря на весь внешний блеск свой, свидетельствует, какое глубокое внутреннее зло производит величайший гений, как скоро он действует одиноко, отдаляется от народа и смотрит на него, как архитектор на кирпичи. При Петре началось то зло, которое есть и зло нашего времени. Как всякое неизлеченное зло, оно усилилось с течением времени и составляет опасную коренную язву нашей России. Я должен определить это зло. Если народ не посягает на государство, то и государство не должно посягать на народ. Только тогда союз их прочен и благодатен. На Западе идёт эта постоянная вражда и тяжба между го­сударством и народом, не понимающими своих отношений. В России этой вражды и тяжбы не было. Народ и правительство, не смешиваясь, жили в благоденственном союзе; бедствия были или внешние, или происходили от несовершенства природы челове­ческой, а не от ложного пути, не от смешения понятий. Русский на­род так и остался верен своему взгляду и не посягнул на государство; но государство, в лице Петра, посягнуло на народ, вторгну­лось в его жизнь, в его быт, изменяло насильственно его нравы, его обычаи, самую его одежду; сгоняло, через полицию, на ассамблеи; ссылало в Сибирь даже портных, шивших русское платье. Служилые люди, соединенные прежде в своём частном, не государ­ственном значении, с землёю единством понятий, образа жизни, обычаев и одежды, всего более подверглись насильственным требо­ваниям Петра, именно со стороны жизненной, нравственной, и пе­реворот осуществился в них во всей силе. Хотя те же требования от правительства простирались и на все сословия, даже на крестьян, но не столь настойчиво, и впоследствии оставлено было намерение, уже высказанное, чтобы ни один крестьянин не смел въезжать в город с бородой: за бороду стали, вместо того, брать пошлину. Наконец, земским людям оставлена была возможность ходить и жить по-прежнему; но положение их в России совершенно измени­лось. Произошел общественный разрыв. Служилые люди, или верх­ние классы, оторвались от русских начал, понятий, обычаев, и вме­сте от русского народа, – зажили, оделись, заговорили по-иност­ранному. Москва стала неугодна государю, и он перенес столицу на край России, в новый, построенный им город, Санкт-Петербург, которому он дал и название немецкое. В Петербурге около госу­даря образовалось целое пришлое население новопреобразованных русских, – чиновников, лишённых даже почвы народной, ибо ту­земное население Петербурга – иностранное.

Так совершился разрыв царя с народом, так разрушился этот древний союз земли и государства; так вместо прежнего союза об­разовалось иго государства над землею, и Русская земля стала как бы завоёванной, а государство – завоевательным. Так Русский монарх получил значение деспота, а свободноподданный народ – значение раба-невольника в своей земле! Новопреобразованные русские, увлечённые частью насилием, частью соблазном на иностранный путь, скоро сжились с своим положением, ибо вольность заёмных нравов, тщеславие, блеск света, наконец, новые права дворянские сильно льстили страстям и слабости человеческой. Презрение к России и к русскому народу скоро стало как бы принадлежностью образованного русского человека, целью которого было подражание Западной Европе. В то же время новопреобразованные русские, подпав государственному гнёту даже со своей жизненной, с нравственной сто­роны и став в новое, в рабское отношение к власти, ощутили в себе политическое властолюбие. В классах, оторванных от народного быта, преимущественно в дворянстве, сейчасобнаружилось стремление к государствен­ной власти; пошли революционные попытки и, чего не бывало прежде, престол российский стал беззаконным игралищем партий.

(…) Пока русский народ остаётся русским, до тех пор тишина внутренняя и безопасность правительства обеспечены. Но Петровская си­стема и вместеиностранный дух, с нею нераздельный, продолжают действовать, и мы видели, какое действие производят они в той массе русских людей, которую увлекли. Мы видели, как с чувством рабским, которое порождает власть правительственная, входящая в самую жизнь человека, как с этим рабским чувством соединяется чувство бунтовщика, ибо раб не видит ру­бежа между собою и правительством, который видит человек свободный, живущий внутреннею самостоятельною жизнью; раб видит только одну разницу между собою и правительством: он угнетён, а правительство угнетает; низкая подлость всякую минуту готова перейти в наглую дерзость; рабы сегодня – бунтовщики завтра; из цепей рабства куются беспощадные ножи бунта. Русский народ, простой народ собственно, держится своих древних начал и противится доселе и рабскому чувству и иностран­ному влиянию верхнего класса. Но Петровская система про­должается уже полтораста лет; она начинает, наконец, проникать и в народ своею, по-видимому, пустою, но вредною стороною. Уже в некоторых сёлах бросают русскую одежду, уже и крестьяне начинают говорить о моде, а вместе с этими пустыми, по-видимому, делами входит чуж­дый образ жизни, чуждые понятия и шатаются исподволь русские начала. Как скоро правительство отнимает постоянно внутрен­нюю, общественную свободу народа, оно заставит, наконец, искать свободы внешней, политической. Чем долее будет продолжаться Петровская правительственная система, – хотя по наружности и не столь резкая, как при нём, – система столь противоположная Русскому народу, вторгающаяся в общественную свободу жизни, стесняющая свободу духа, мысли, мнения и делающая из подданного раба: тем более будут входить в Россию чуждые начала, тем более людей будет отставать от народ­ной русской почвы, тем более будут колебаться основы Русской земли – тем грознее будут революционные попытки, которые сокрушат, наконец, Россию, когда она пере­станет быть Россией. (...) Да, опасность для России одна: если она перестанет быть Россией, к чему ведёт её постоянно теперешняя Петровская правитель­ственная система. Дай же Бог, чтобы этого не было. (...)

 

Х

 

Современное состояние России представляет внутренний раз­лад, прикрываемый бессовестной ложью. Правительство, а с ним и верхние классы, отдалилось от народа и стало ему чужим. И народ, и правительство стоят теперь на разных путях, на разных началах. Не только не спрашивается мнения народа, но всякий частный че­ловек опасается говорить своё мнение. Народ не имеет дове­ренности к правительству; правительство не имеет доверенности к народу. Народ в каждом действии правительства готов видеть новое угнетение; правительство постоянно опасается революции и в каждом самостоятельном выражении мнения готово видеть бунт; просьбы, подписанные многими или несколькими лицами, у нас теперь не допускаются, тогда как в древней России они-то бы и были уважены. Правительство и народ не понимают друг друга, и отношения их не дружественны. И на этом-то внутреннем раз­ладе, как дурная трава, выросла непомерная, бессовестная лесть, уверяющая во всеобщем благоденствии, обращающая почтение к царю в идолопоклонство, воздающая ему, как идолу, божескую честь. Один писатель выразился в “Ведомостях” подобными словами: “Детская больница была освя­щена по обряду православной церкви; в другой раз была освящена посещением Государя Императора”. Принято выражение, что “Государь изволил приобщаться Святых Тайн”, тогда как христианин иначе сказать не может, что он сподобился или удостоился. Скажут, это некоторые случаи; нет, таков у нас всеобщий дух отношений к прави­тельству. Это только лёгкие примеры поклонения земной власти; этих примеров имеется слишком довольно и в словах, и в делах; их исчисление составило бы целую книгу. При потере взаимной искрен­ности и доверенности все обняла ложь, везде обман. Правительство не может, при всей своей неограниченности, добиться правды и честности; без свободы общественного мнения это невозможно. Все лгут друг другу, видят это, продолжают лгать, и неизвестно, до чего дойдут. Всеобщее развращение или ослабление нравственных начал в обществе дошло до огромных размеров. Взяточничество и чиновный организованный грабеж – страшны. Это до того вошло, так сказать, в воздух, что у нас не только те воры, кто бесчестные люди: нет, очень часто прекрасные, добрые, даже в своём роде честные люди – тоже воры: исключений немного. Это сделалось уже не личным грехом, а общественным; здесь является без­нравственность самого положения общественного, целого внутреннего устройства.

(…) Всё зло происходит главнейшим образом от угнетательной системы нашего правительства, угнетательной относительно свободы жизни, свободы мнения, свободы нравственной, ибо на свободу политическую притязаний в России нет. Гнёт всякого мнения, всякого проявления мысли дошёл до того, что иные представители власти государственной запрещают изъявлять мнение, даже благоприятное правительству, ибо запрещают всякое мнение. Они не позволяют даже хвалить распоряжения начальства, утверждая, что до одобрения подчинённых начальству дела нет, что подчинённые не должны сметь рассуждать и даже находить хорошим то или другое в своём правительстве или начальстве. К чему же ведёт такая система? К полному безучастию и полному уничтожению всякого человеческого чувства в человеке: от человека не требуют даже того, чтоб он имел хорошие мысли, а чтоб он не имел никаких мыслей. Эта система, если б могла успеть, то обратила бы человека в животное, которое повинуется не рассуждая и не по убеждению! Но если б люди могли быть доведены до такого состояния, то неужели найдётся правительство, ко­торое предположит себе такую цель? Тогда в человеке погиб бы человек: из чего же живёт человек на земле, как не из того, чтобы быть человеком в воз­можно полном, возможно высшем смысле? Да и к тому же люди, у которых отнято человеческое достоинство, не спасут правительства. В минуты великих испытаний понадобятся люди в настоящем смысле, а где оно тогда возьмёт людей, где возьмёт оно сочувствия, от которого отучило, дарований, одушевления, дела наконец?... Но дове­дение людей до животного состояния не может быть созна­тельною целью правительства. Да и дойти до состояния животных люди не могут; но в них может быть унижено человеческое достоинство, может отупеть ум, огрубеть чувство, и, следовательно, человек приблизится к скоту. К тому ведет, по крайней мере, система угнетения в человеке самобытности жизни общественной, мысли, слова! Такая система, пагубно действуя на ум, на дарования, на все нравственные силы, на нравственное достоинство человека, порождает внутреннее неудовольствие и уныние. Та же угнетательная правительственная система из государя делает идола, которому приносятся в жертву все нравственные убеждения и силы. “Моя совесть”, – скажет человек. “Нет у тебя совести, – возражают ему, – как смеешь ты иметь свою совесть? Твоя совесть – государь, о котором ты и рассуждать не должен”. – “Мое отечество", – скажет человек. “Это не твоё дело, – говорят ему, – что касается России, то тебя, без дозволения, не касается; твоё оте­чество – государь, которого ты и любить свободно не смеешь, а которому ты должен быть рабски предан”. – “Моя вера”, – скажет человек. “Государь есть глава церкви, ответят ему (вопреки православному учению, по которому глава Церкви – Христос). Твоя вера – государь”. – “Мой Бог”, – скажет, наконец, человек. “Бог твой – государь; он есть земной Бог”. И государь является какою-то неведомою силою, ибо об ней и говорить и рассуждать нельзя, и ко­торая между тем вытесняет все нравственные силы. Ли­шённый нравственных сил, человек становится бездушен и с инстинктивною хитростью, где может, грабит, ворует, плутует. Эта система не всегда обнаружи­вается ярко и откровенно; но внутренний смысл её, но дух её таков и нисколько не преувеличен. Велика внутренняя порча России, порча, которую лесть старается скрыть от взоров государя; сильно отчуждение правительства и на­рода друг от друга, которое также скрывают громкие слова рабской лести. Вторжение правительственной власти в общественную жизнь продолжается, народ заражается более и более, и общественное развращение усиливается в разных своих проявлениях, из которых взяточничество и служебное воровство стало почти всеобщим и как бы делом признанным. Тайное неудовольствие всех сословий растёт.

 

XI

 

(…)

 

XII

 

И отчего всё это? – Всё это даром! Всё это от непонимания народа, от нарушения правительством того необходимого разграничения между им и народом, при котором только и возможен крепкий, благодатный союз с обеих сторон. Всё это может попра­виться легко, по крайней мере, в существенных отношениях.

Прямое целение на современное зло, возникшее в России, – это понять Россию и возвратиться к русским основам, согласным с её духом. Прямое целение против болезни, порождаемой противо­естественным для России образом действий, – это оставить проти­воестественный образ действий и возвратиться к образу действий, согласному с понятиями, с существом России.

Как скоро правительство поймёт Россию, так оно поймёт, что всякое побуждение к государственной власти противно духу Рус­ского народа; что страх какой-нибудь революции в России есть страх, не имеющий ни малейшего основания, и что множество шпионов распространяют около себя только безнравственность; что правительство неограниченно и безопасно именно по убежде­нию Русского народа. Народ желает для себя одного: свободы жизни, духа и слова. Не вмешиваясь в государственную власть, он желает, чтобы государство не вмешивалось в самостоятельную жизнь быта его и духа, в которую вмешивалось и которую гнело правительство полтораста лет, доходя до мелочей, даже до одежды. Нужно, чтобы правительство поняло вновь свои коренные отно­шения к народу, древние отношения государства и земли, и восста­новило их. Ничего более не нужно. Так как эти отношения нару­шены только со стороны правительства, вторгнувшегося в народ, то оно может это нарушение отстранить. Это не трудно и не со­пряжено ни с каким насильственным действием. Стоит лишь унич­тожить гнёт, наложенный государством на землю, и тогда легко можно стать в истинные русские отношения к народу. Тогда воз­обновится сам собою полный доверенности и искренний союз между государем и народом. Наконец, в довершение этого союза надобно, чтобы правительство, не удовлетворяясь тем, что мнение народное существует, само захотело знать это народное мнение и в известных случаях само бы вызывало и требовало от страны мне­ния, как это было некогда при царях.

(...) Давая свободу жизни и свободу духа стране, правительство даёт свободу общественному мнению. Как же может выра­зиться общественная мысль? Словом устным и письменным. Следовательно, необходимо снять гнёт с устного и письменного слова. Пусть государство возвратит земле ей принадлежащее: мысль и слово, и тогда земля возвратит правительству то, что ему принадлежит: свою доверенность и силу.

Человек создан от Бога существом разумным и говорящим. Деятельность разумной мысли, духовная свобода есть призвание человека. Свобода духа более всего и достойнее всего выражается в свободе слова. Поэтому – свобода слова, вот неотъемлемое право человека.

В настоящее время слово, этот единственный орган земли, на­ходится под тяжким гнётом. Наибольший гнёт тяготеет над словом письменным (я разумею и печатное слово). Понятно, что при такой системе цензура должна была дойти до невероятных несообразно­стей. И точно, многочисленные примеры таких нецелесообразностей известны всем. Надобно, чтобы этот тяжкий гнёт, лежащий на слове, был снят.

Разумеется ли под этим уничтожение цензуры? Нет. Цензура должна остаться, чтобы охранять личность человека. Но цензура должна быть как можно более свободна относительно мысли и вся­кого мнения, как скоро оно не касается личности. Я не вхожу в обозначение пределов этой свободы, но скажу только, что чем ши­ре будут они, тем лучше. Если найдутся злонамеренные люди, ко­торые захотят распространить вредные мысли, то найдутся люди благонамеренные, которые обличат их, уничтожат вред и тем до­ставят новое торжество и новую силу правде. Истина, действующая свободно, всегда довольно сильна, чтобы защитить себя и разбить в прах всякую ложь. А еслиистина не в силах сама защитить себя, то её ничто защитить не может. Но не верить в победоносную силу истины, значило бы не верить в истину. Это безбожие своего рода, ибо Бог есть истина.

Со временем должна быть полная свобода слова и устного, и письменного, когда будет понято, что свобода слова неразрывно соединена с неограниченной монархией, есть её верная опора, ру­чательство за порядок и тишину, и необходимая принадлежность нравственного улучшения людей и человеческого достоинства.

Есть в России отдельные внутренние язвы, требующие особых усилий для исцеления. Таковы раскол, крепостное состояние, взяточничество. Я не предлагаю здесь о том своих мыслей, ибо это не было моей целью при сочинении этой записки. Я указываю здесь на самые основы внутреннего состояния России, на то, что состав­ляет главный вопрос и имеет важнейшее общее действие на всю Россию. Скажу только, что истинные отношения, в которые станет государство к земле, что общественное мнение, которому даётся ход, оживя весь организм России, подействует целительно и на эти язвы; в особенности же на взяточничество, для которого так страшна гласность общественного мнения. Сверх того, обществен­ное мнение может указать на средства против зол народных и го­сударственных, как и против всяких зол.

Да восстановится древний союз правительства с народом, го­сударства с землёй, на прочном основании истинных коренных рус­ских начал.

Правительству – неограниченная свобода правления, исклю­чительно ему принадлежащая, народу – полная свобода жизни ивнешней и внутренней, которую охраняет правительство. Прави­тельству – право действия и, следовательно, закона; народу – пра­во мнения и, следовательно, слова.

Вот русское гражданское устройство! Вот единое истинное гражданское устройство!

 

1855 г.

 

 

 

В Дополнении к этой “Записке” Аксаков особенно энергично отстаивает именно этот пункт своих поже­ланий, так как он является основою всех возможных улучшений в русской жизни. “При нравственной свободе и нераздельной с ней свободе слова только и возможна неограниченная, благодетельная монархия; без неё она – губительный, душевредный и недолговечный деспотизм, конец которого – или падение государства, или революция. Свобода слова есть верная опора неограниченной монархии; без неё она (монархия) непрочна. Времена и события мчатся с необычайной быстротой. Настала строгая минута для России. России нужна правда. Медлить некогда. Не оби­нуясь скажу я, что, по моему мнению, свобода слова необ­ходима без отлагательств. Какую же пользу принесет свобода слова? – спросят, быть может, некоторые. Это объ­яснить, кажется, не трудно. Откуда происходят внутренний разврат, взяточничество, грабительство и ложь, переполнившие Россию? От общего унижения нравственного. Сле­довательно, надобно нравственно возвысить Россию. Как же возвысить нравственно? Признать и уважать в чело­веке человека; а это иначе быть не может, как тогда, когда признают за человеком право слова, свободного слова, неразлучного с нравственной, духовной свободой, которая есть неотъемлемая принадлежность высокого духовного существа человеческого. В самом деле, как иначе избавиться от взяточничества и других неправд? Вы устраните одних взяточников: на место их явятся другие, ещё хуже, порождаемые беспрерывно испорченною нрав­ственною почвою, образующиеся из унижения человеческого достоинства. Одно средство против этого зла – возвы­сить нравственно человека; а без свободы слова это невоз­можно. Итак, свобода слова, уже сама по себе, непременно возвысит нравственно человека. Конечно, воры всегда будут встречаться, но это уже будет частный личный грех, тогда как теперь взяточничество и другие подобные гнусные дела – грех общественный. Кроме того, когда по всей России грянет один общий открытый голос на взятки и грабеж, когда вся Россия укажет всенародно на пиявиц, сосущих её лучшую кровь, тогда поневоле придут в ужас самые отчаянные воры и взяточники. Правда любит день и свет, а неправда ночь и темноту. Стеснение общественного слова распространяло в России столь благоприятную для неправды ночь. С свободою слова взойдёт день, которого так боится неправда; свет вдруг озарит безбожные дела в обществе на показ всему миру; им негде будет укрыться, и они должны будут бежать из общества. К тому же всё станет видно и для правитель­ства, праведный гром которого грянет верно. Наконец, при свободе слова общественное мнение укажет на многие полезные меры, на многих достойных людей, равно как на многие ошибки и на многих людей недостойных”.

“Дополнение” подводит итог всему высказанному в “Записке”, и, группируя окончательные свои выводы, Акса­ков устанавливает следующие положения:

I. Русский народ, не имеющий в себе политического элемента, отделил государство от себя, и государствовать не хочет.

II. Не желая государствовать, народ предоставляет правительству неограниченную власть государственную.

III. Взамен того русский народ предоставляет себе нравственную свободу, свободу жизни и духа.

IV. Государственная неограниченная власть, без вме­шательства в неё народа, может быть только неограни­ченная монархия.

V. На основании таких начал зиждется русское гра­жданское устройство: правительству (необходимо монархи­ческому) – неограниченная власть государственная, политическая; народу – полная свобода нравственная, свобода жизни и духа (мысли, слова). Единственно, что самостоятельно может и должен предлагать безвластный народ полно­властному правительству, это мнение (следовательно, сила чисто нравственная), мнение, которое правительство вольно принять или не принять.

VI. Эти истинные начала могут быть нарушены и с той, и с другой стороны.

VII. При нарушении их со стороны народа, при ограничении власти правительства, следовательно, при вмешательстве народа в правительство, не может быть нравствен­ной свободы народной. Вмешиваясь в правительство, народ прибегает к внешней принудительной силе, изменяет своему пути внутренней духовной свободы и силы – и непременно портитсянравственно.

VIII. При нарушении этих начал со стороны прави­тельства, при стеснении правительством в народе свободы нравственной, свободы жизни и духа, неограниченная монархия образуется в деспотизм, в правительство без­нравственное, гнетущее все нравственные силы и развра­щающее душу народа.

IX. Начала русского гражданского устройства не были нарушены в России со стороны народа (ибо это коренные народные начала), но были нарушены со стороны прави­тельства. То есть: правительство вмешалось в нравственную свободу народа, стеснило свободу жизни и духа (мысли, слова), и перешло таким образом в душевредный деспотизм, гнетущий духовный мир и человеческое достоинство народа, и, наконец, обозначившийся упадком нравственных сил в России и общественным развращением. Впереди же этот деспотизм угрожает или совершенным расслаблением и падением России на радость врагов её, или же искажением русских начал в самом народе, который, не находя свободы нравственной, захочет, наконец, свободы политической, прибегнет к революции и оставит свой истинный путь. И тот и другой исход ужасны, ибо и тот и другой гибельны: один в материальном и нравственном, другой в одном нравственном отношении.

Х. Итак, нарушение со стороны правительства русского гражданского устройства, похищение у народа нрав­ственной его свободы – одним словом, отступление прави­тельства от истинных русских начал – вот источник всякого зла в России.

XI. Поправление дела, очевидно, зависит от прави­тельства.

XII. Правительство наложило нравственный и жизненный гнёт на Россию, оно должно снять этот гнёт. Правитель­ство отступило от истинных начал русского гражданского устройства, оно должно воротиться к этим началам, а именно: правительству – неограниченная власть государственная; народу – полная свобода нравственная, свобода жизни и духа. Правительству – право действия и, следовательно, закона; народу – право мнения и, следовательно, слова. Вот единственный, существенно жизненный совет для России в настоящее время.

ХIII. Но как же его привести в исполнение? Ответ на это находится в самом указании общих начал. Дух живёт и выражается в слове. Свобода ду­ховная или нравственная народа есть свобода слова.

XIV. Итак, свобода слова – вот что нужноРоссии, вот прямое приложение общего начала к делу, до того с ним нераздельное, что свобода слова есть и начало (принцип), и явление (факт).

XV. Но и не удовлетворяясь тем, что свобода слова, а потому и общественное мнение, существует, правитель­ство чувствует иногда нужду само вызывать общественное мнение. Каким образом может правительство вызвать это мнение? Отвечая на тот последний вопрос, Аксаков указывает на земские соборы, “на которых были выборные от всех сословий и со всех концов России” и которые “имели значение только мнения, которое Государь может принять и не принять”. Как практический вывод, выставляется Аксаковым следующее положение: “для внутреннего состояния России, от которого зависит и внешнее её состояние, нужна полная свобода слова, устного, письменного и печатного – всегда и постоянно; и земский собор – в тех случаях, когда пра­вительство захочет узнать мнение страны”.