К. С. Аксаков

 

О ДРЕВНЕМ БЫТЕ СЛАВЯН ВООБЩЕИ РУССКИХ В ОСОБЕННОСТИ

НА ОСНОВАНИИ ОБЫЧАЕВ, ПРЕДАНИЙ,ПОВЕРИЙ И ПЕСЕН

 

ЯЗЫЧЕСТВО

 

Первое, что составляет особенность народа, что дает ему оценку нравственную, – это его религиозные верования. – Хотя они сами по себе предмет такой важности, который заслуживает целого отдельного сочинения, но мы должны коснуться оного, хотя не с такою подробностью, как в отдельном, ему посвященном сочинении. – С него должны мы начать статью свою.

На основании всех исторических известий и теперь со­хранившихся памятников древности мы видим, что языче­ские верования не были одинаковы у славян. У славян западных видим мы определенных богов, богослужение, жрецов, и идолы, и храмы; следовательно – язычество, являющееся определенным, ясным и даже грубым идоло­поклонством, быть может, под влиянием чуждых народов, с которыми они были в соприкосновении. Таковы прибалтийские славяне и проч. Но у русских славян мы ничего подобного не видим; не видим положительно ни жрецов, ни храмов, не видим ни идолов, ни даже богов. – Правда, Нестор упоминает о богах и кумирах; но слова его объяс­няются как нельзя яснее. Он упоминает о Перуне, стоявшем на холме в Киеве – при Игоре, следовательно, в то время, когда еще Русь не слилась с славянами, когда древляне говорили: «ее князя убихом Русскаго», – очевидно, себя русскими не называя; когда и сам Нестор говорит: «Поляне, яже ныне зовомая Русь». – Как же упоминается о Перуне? О Перуне упоминает Нестор, говоря, что князь и поганая языческая Русь клялись перед Перуном, что христианская Русь присягала в церкви Св. Ильи, ибо, прибавляет он, «многие варяги были христиане». Здесь, очевидно, под име­нем Руси разумеет Нестор не народ киевский, но дружину князя, и выражение «Русь» то сближается с народом, то отдаляется. Нестор повторяет несколько раз, что народ – славяне и что теперь только они (славяне) зовутся Русью. Итак, поклонялись Перуну князь и дружина его; идоло­поклонство это – была вера князя и дружины, перенесенная ими из стран поморских, вероятно, от тамошних славян. В доказательство, что это не была вера народа, можем привести и то, что, кроме Киева, мы не знаем о кумирах; в Новгороде, оставленном князьями, их кумиров очевидно не было, пока Владимир, движимый языческою ревностию (из чего, как глубоко заметил Ломоносов, уже можно было видеть, как из рвения к идолопоклонству Владимир придет к христианству), не послал поставить кумира в город, где он сидел князем. – Позднее это обозначится явственнее. Владимир, воротясь из-за моря, обновляет идол Перуна и ставит другие идолы, которых Нестор именует Хорс и проч.: все это заморские гости. Тут же посылает он и Добрыню ставить кумиры в Новгороде[1]. Здесь только видим, что идолопоклонство князя и дружины начинает простираться и в народ, но оно не долго продолжалось; скоро свет хри­стианский озарил Русскую землю, русской народ, скоро Владимир принял крещение. Народ легко отдал принятые им кумиры и так же легко принял христианство, – нопосле оно глубоко проникло его душу и стало необходимым условием всего его существования. Христианин и русской стали одним словом. Русь, как земля христианская, име­нуется Святою, и вся последующая история показала, что ни соблазны, ни насилия не могут лишить нас духовного блага веры. – Отдавая на терзание свое тело, русской не отдавал души, и, терпеливый ко всему, он не переносил оскорбления вере; история казаков, история Польского на­шествия показывают нам это, являют нам этот спасающийся на земле народ, падающий как грешник-человек, но не слабеющий в вере, не отрывающийся, всегда кающийся и восстающий покаянием. Поляки изумлялись, смотря на это во время междуцарствия; их католическая вера была власть политическая, завоевательная, была дело государственное и поэтому дело совсем другое. Приходя в частые соприкос­новения с русским народом по вопросам государственным, поляки с изумлением говорят: странный народ, он толкует не о политических условиях, а о вере. Но мы, русские, этому не удивимся, а с благоговением слышим это.

Когда вспоминаешь, как крестился русской народ, не­вольно умиляешься душою. Русской народ крестился легко и без борьбы, как младенец, и христианство озарило всю его младенческую душу. – В его душе не было воспо­минаний языческих, не было огрубелой, определенной лжи.

Мы отдалились несколько от предмета нашей статьи, но трудно было не отдалиться.

Чему же верил русской народ до христианства? Он не имел идолов, но он не имел и богов; все эти семь богов встречаются только у Нестора, и из рассказа его видно, кем и как они вводились; из рассказа же его видно, что это не были боги народа. Вспомним, что он говорит о язычестве племен славянских до Рюрика, но тут не говорит он ни об идолах, ни о богах даже: он говорит об обычаях, об игрищах, на которые сходились, об умычке невест, и только. Это обычаи, и теперь еще соблюдающиеся, поте­рявшие мгновенно свой языческий смысл и обратившиеся частию в суеверия народные и большею частию сохранившие только одну сторону игр и вообще общественной жизни. – В подтверждение Нестору может служить Устав Св. Вла­димира, где говорится об обрядах, но не поименованы не только идолы, но ни один бог; а это бы, конечно, было, если б в народе были боги. Позднее укоры духовенстваустремлялись на игрища, между прочим на качели; правда, встречаются в позднейших духовных сочинениях имена бо­гов языческих, но вспомним, что тут же именуются иногда и Марс, и Афродита, а им, конечно, не верил народ. В наших песнях и обрядах нет имени ни одного бога, ни малейшего о том свидетельства.

Итак, опять: чему же верил русской народ до христи­анства?

Его вера была неопределенна и неясна, как и должна быть у того, кто еще не озарен истиной, но кому недоступна, для кого невозможна ложь утвержденная, определенная, давшая себе образ и самостоятельность. – Русской народ, конечно, признавал невидимого высшего Бога, не определяя его и не зная; с другой стороны, лицом к лицу с жизнию земною, с ее таинствами природы и человеческой судьбы, он слышал эти таинства, и вера его была постоянное при­знание этих таинств, постоянное освящение жизни в ее разных великих проявлениях, постоянное возведение слу­чайностей преходящей минуты к чему-то высшему. Отсюда эти игрища, на которых торжествовался брак, отсюда триз­ны, отсюда и гаданья. Ни жрецов, ни богослужения не было, но были таинственные обряды, и дева в глазах рус­ского славянина была чистое и высшее существо, что по­казывает самое ее имя[2]; можно достоверно предположить, что девы по этому самому были гадательницы и совершали гаданья (предсказанья); для этого стоит припомнить дев песню «гадай, гадай, девица», – наконец, наши подблюдные песни. Славянской русской народ лелеял деву. Это ясно надеемся увидеть из рассматривания наших песен и обрядов, что до сих пор так живо при народных свадь­бах. – Веря в таинства природы, во всем видя высший смысл, славянин верил в духов; но еще сильнее и общее, еще чаще верил он в освящение всякого события. Так, масленицу, семик и другие празднества он возводил в су­щества фантастические, выражая тем общий смысл их; это не был определенный антропоморфизм, это было, скорее, поэтическое олицетворение смысла вещи: существа эти не жили где-то постоянно, не были; это были, скорее, видения, подымавшиеся и исчезавшие, но присутствие их и возмож­ность явления слышались постоянно, ибо постоянно при­знавался общий смысл вещи; таковы коляда и семик, вовсене божества; таковы после христианства: пятница, воскре­сенье, встреча весны, Ярило, поклонение роду, роженице и проч.

Итак, язычество русского славянина было самое чистое язычество, было, как сказали мы, при веровании в Верхов­ное Существо, постоянное освящение жизни на земле, по­стоянное ощущение общего высшего смысла вещей и собы­тий. Следовательно, верование темное, неясное, готовое к просвещению и ждавшее луча истины.

А другие славяне? Конечно, это было и у других сла­вянских племен, но или от соседства с народами западными, грубыми, или от разных столкновений, событий истории они не сохранили своей первой, чисто языческой веры, вдались в многобожие и идолопоклонство. Впрочем, надо и то сказать, что у каждого племени свой подвиг и своя заслуга. Обратимся к славянам русским.

При своих верованиях славяне русские образовали жизнь свою; они поняли значение общины, они ощущали чувство братства, чувство мира и кротости и многие общественные и личные добродетели. – Их игра: хоровод, круг – образ братской общины. Так жили они в чаянии христианства.

Наконец, явился бессмертный свет Веры Христовой, – и язычник, удержавшийся от идолопоклонства, не загро­моздивший понятие свое определениями лжи, в награду легко и свободно принял христианство и крестился, как младенец. В его душе не было ни кумиров, ни богов, ни языческих воспоминаний, не было определенной, огрубелой лжи. Но отныне, узнав истинного Бога, он глубоко и на­всегда наполнился истиной учения Спасителя. Совершились чаяния кроткого и неясно веровавшего язычника. На добрую почву упало святое семя и возросло во благе, на земле между народами явилась Святая Русь.

История показывает, какой свет проник всю жизнь и существо русского народа с принятия христианства и как вера христианская стала его неотъемлемым благом души, его силою и существом. С другой стороны, понятно, что слабость языческого значения дала возможность удержаться прежним обрядам, в которых христианин не видел ни богов, ни языческой веры, в которых наиболее высказывались общинные веселия, общинная жизнь; а если и было легкое языческое значение, оно исчезло как тень с принятием христианства, и осталось только значение игр и обществен­ности. Иначе смотрело прежде духовенство, знавшее язычество по преданию других языческих народов, оно думало я здесь его видеть и восставало против этих игр, даже против качелей; но оно ошибалось, и теперь, слава Богу, против этого оно не восстает.

Вот, кажется нам, как надобно смотреть на русское язычество. Теперь мы намерены обратиться к подробному исследованию обрядов, песен и проч., и, на основании их, народного быта.

 

[О РУССКИХ ПРЕДАНИЯХ И СКАЗАНИЯХ]

 

В русском народе живет много преданий, обрядов и песен, сохранивших в себе следы старинной славянской мифологии. Суеверные предания имеют свои оттенки, смот­ря по разным губерниям, но со всем тем есть такие, которым верит весь народ русский. Все верят, например, что в домах, в лесах и в воде обитают духи, различные друг от друга своими качествами. Дух, обитающий в доме, назы­вается domovoy, прилагательное от дома, maison; есть дух мирный и добрый, он заботится о доме, в котором живет, содержит его в чистоте, но особенно любит он лошадей, на которых ездит по ночам. Хозяин дома замечает, какой шерсти лошадей он любит, и старается потом держать у себя таких. Этот дух представляется в виде доброго старика, который иногда (так как он всё дух) приходит ночью, а именно вскакивает коленами на грудь спящего человека и давит; это домовой, – говорят тогда. Так объясняет народ кошмар. Когда хозяин дома бросает свое жилище, чтобы перейти на другое, он зовет и домового с собою, называя его самого хозяином. Другое нежное название домового есть дедушка. – Славный поэт Пушкин написал стихи «К до­мовому».

В лесу обитает дух злой, косматый, который всегда равен ростом с предметами, среди которых идет; когда он идет в лесу, он равен с лесом, в траве – травой. Этот дух всегда кричит призывным голосом: aov! (этим криком у русских всегда призывают друг друга), – и потом губит человека, поспешившего к нему. Если он обойдет человека, то по­следний уже не найдет дороги и, думая, что идет домой, будет приходить к одному и тому же месту, на котором был прежде.

Вода тоже населена духами, и хотя в ней живут лица и мужеского вида, но грандиозное воображение народа

создало более женщин-духов, наполняющих прозрачные воды наших озер, рек и особенно реки Днепра. В воде живут прекрасные девы, которых обыкновенно называют rousalki. По ночам девы эти выплывают на поверхность воды, плещутся, играют, и звонкий смех их слышен да­леко; простые люди, до которых он доносится, говорят: «Это русалки, беда теперь пройти мимо их христиани­ну». Слова эти справедливы: в русалках есть злое начало, которое побуждает их к странному и свирепому наслаж­дению. Всякой, кому случится проходить мимо их, не­вольно останавливается, плененный видом прекрасных нимф, играющих в воде при свете месяца; они привлекают его мало-помалу и потом кидаются на него и начинают щекотать, так что несчастный громко и болезненно хо­хочет. Они щекотят его до тех пор, пока он умрет. Русалкам верят все простые люди, многие говорят, что видели их, сидящих иногда на берегу и расчесывающих свои длинные, густые, черные косы. Должно прибавить, что такие же русалки живут в лесах: это нимфы лесов, свойства их одинаковы с водяными русалками; голые, они качаются по деревьям ночью, освещенные месяцем; волосы их зеленые. Но это верование не столько обще.

Обряды, в которых есть что-то похожее на остатки язы­ческого служения, привязываются к разным временам года. Зимою в продолжение двух недель, которые заключает в себе праздник Рождества и день Нового года (это время называется по-русски святки), все, даже не только народ, но и многие люди, принадлежащие к высшим сословиям, гадают. Самый общий способ – это гадание под песни. Девушки собираются в кружок, каждая кидает свое кольцо в деревянное блюдо; одна из них берет блюдо и начинает трясти его, поя вместе с другими песни. Чье-нибудь кольцо выскакивает из блюда, и, смотря по содержанию песни, сулится радость или горе обладательнице кольца. Эти песни прекрасны и чрезвычайно оригинальны; напев их отличается особенностью от других; после каждого стиха повторяют gloire (slawa). – Вот еще другой способ гадания, на который отваживаются смелые девушки. В ночь на Новый год (самая страшная ночь; все духи на воле) девушка, которая хочет видеть своего суженого, должна в отдаленной части дома, и всего чаще в бане, накрыть стол на два прибора, поставить перед собой зеркало, зажечь перед ним две свечи и дожи­даться полночи, смотря в зеркало; в полночь она увидит взеркале своего суженого, который подойдет к ней и станет с ней ужинать; молчание должно храниться строго; по окончании этого молчаливого ужина суженый опять про­падает. Большая часть девушек, уверявших, что видели своего суженого, не имели сил с ним ужинать и лишались чувств при первом его появлении. – Есть много других способов: топят воск и предсказывают себе будущее по тем фигурам, которые он принимает. Кидают за ворота башмак; если он ляжет носком к дому, то оставаться в доме; если наоборот – выйти замуж и оставить дом и пр. и пр. Если в один из таких вечеров вы едете в санках по московским улицам, то не раз звонкий голосок спрашивает вас: как ваше имя? Так будет называться суженый.

Около Троицына дня есть день, который и теперь остался праздником; день, в который много плясок, игр и песен, напоминающих древние времена. В песнях слышатся имена старинных языческих богов: имя Лады (Lada), богини люб­ви, имя Леля (Lel), бога любви. В это время Москва (как и всякий русский город) вся украшается срубленными зе­леными березками; в домах, на дворике, на улицах все зеленеет, везде видны праздничные березки; это истребляет лес, но сохраняет зато народные обряды. – Летом (в то же время) плетут венки и кидают их в воду: чей венок поплывет, той выйти замуж в этот год, чей же нет, той не выходить за мужа; все крестьянки надевают на голову венки из ветвей березы, нашего народного северного дерева. Я часто находил в лесу молодые березки, которых ветви, заплетенные венком, продолжали расти и зеленеть; позднее, осенью, их вновь расплетают. О, сколько самых грациозных, самых прелестных преданий, веющих свежестью утра, пре­красного рассвета великой жизни, толпится вокруг этих обрядов.

Вот еще один обряд, который я сам видал. В последних числах мая крестьяне в деревнях хоронят весну; в этот день они наряжаются в самое нарядное платье; один из молодых крестьян представляет весну (иногда вместо него берут чучелу); его несут в торжество с песнями на носилках из деревни в поле и там кидают в вырытую прежде яму; потом с песнями, проводя весну, возвращаются они домой. Вид этих крестьян, хоронящих весну, их песни, их наряды -все это прекрасно как нельзя больше.

Не записки, но книги можно писать, и пишут уже, описывая обряды русской старины. Но мы ограничимся здесьтем, что мы сказали. Прибавим еще, что народ русской объясняет пятна в месяце таким образом: Каин, убивший брата своего Авеля, должен складывать остатки его тела в месяц; в ту самую минуту, как Каин оканчивает свой труд, тело Авеля вновь рассыпается, и Каин начинает снова; труд и мука его бесконечны по воле Бога. Каина и Авеля думает видеть народ в двух пятнах месяца.

Вот как объясняет народ происхождение рабства. Рабы -потомки порочного сына Ноева Хама; он был дерзок против отца, и его потомки осуждены быть рабами и служить благородным потомкам Сима и Иафета. Это мнение разде­ляют и многие необразованные господа. И теперь еще ус­лышишь брань, обращенную к рабам: Хамово отродье, Хамов сын.

Что касается до песен, то богатство России в этом отношении неимоверно; мы имеем множество песен во всех родах. Замечательны песни исторические, где поются герои (bogatur) великого князя Владимира, прозванного Красным Солнышком (не rouge, abeausoleie). Богатырь – это человек, одаренный необыкновенною силою и при­знанный за такового. Он, уступая эксцентрическому дви­жению силы, стремлению ее выразиться наружно, идет в дикие места, бьет неприятельские народы, скачет верхом по полям, ломает деревья; подвиги – вот его жизнь. Это нисколько не рыцарь, нет: богатырь не несет, как рыцарь, какого-нибудь долга, извне определяющего его действие; всё: и злое, и доброе – свободно стремится из глубины духа русского богатыря; богатырей, естественно, более до­брых, ибо вместе с ними соединяется понятие о добре; но опять повторяю: это добро выходит свободно из глубины богатырского духа, богатырь не создает себе долга. За столом князя Владимира Красного Солнышка сидят много славных богатырей; все юны, но один из них стар; это богатырь, рука которого всех сильнее, а сердце самое прямое: это Илья Муромец. – Но мы останавливаемся, ибо не можно сказать все в нескольких словах; кроме песен о князе Владимире есть песни о великом Новограде, о царе Иване Васильевиче и т. д.

Чудны и велики образы, принимаемые русскою суб­станциею, и невозможно дать о них понятие в кратких словах.

 

БЫТ РУССКОГО НАРОДА ПО ЕГО ОБЫЧАЯМ, ПОВЕРЬЯМ И ПЕСНЯМ

 

Брак в народе русском не был делом частным, но делом общественным. Вся община принимала в нем участие; с ее приговора, на ее глазах совершался брак. Из этого не следует, чтобы она стесняла браки, но как скоро брак затевался, то он уже был делом, в котором принимала участие целая община, соизволяя на него и свидетельствуя о нем. – В эту минуту жених и невеста, или новобрачные, были на первом плане и потому назывались князем и княгинею, община становилась около них, как около князей, в порядке, со всеми степенями власти, какие окружали князя, здесь являлись дружки, тысяцкий, даже бояре и потом дворяне; поезд бывал многочислен и часто имел величественный вид, как прилично князю. – Воображаемый князь, для большей соответственности своему званию, при­езжал как бы из далекой земли; приезд его с пышным поездом принимал характер требования; отсюда понятно выражение: «Быть роду да полоненному, всему роду по­коренному». – Князь встречал препятствия. Минута, страш­ная для девушки, отдалялась таким образом от нее. При значении семьи как общины кроме согласия отца и матери требовалось еще согласие братьев, членов семьи; истребо­вание этого согласия и составляло препятствия, замедляю­щие брак. – Кнут или плетка, игравшая роль на свадьбах, не имела значения побоев и даже власти; она была необ­ходимым атрибутом и знаком всадника, каким являлся князь и весь его поезд (конь от кон – верх, конный, и от верха, верхом – верховой).

При глубоком уважении к женщине у славянских на­родов девушка была наиболее уважаемое, лелеемое суще­ство. – Это было какое-то целепривилегированное сословие, не знавшее ни труда, ни заботы, знавшее лишь игры да песни, лишь счастие молодости и красоты. Понятно, почему вступление в брак, хотя бы он совершался при согласии со стороны девушки, казалось для девушки так страшно. В бра­ке, в который она вступала, начиналась для нее забота и труд, жизнь действительная с хлопотами и нуждами. По­нятно и прощание девушки-невесты с подругами и подруг с нею. Она отстает от их веселого общества, от их полку, покидает их беззаботную жизнь. «Кто у нас изменщица? – поют они, – кто изменяет нам; у нас не были изменщицы,прелестницы» и проч. – Коса есть, бесспорно, первая кра­сота женщины, и она так понималась славянами; коса была первою красотою девушки, предметом первой ее заботы; она была на виду и составляла необходимую отличительную особенность девического образа, ее право и знамя; «Коса девичья краса», – говорит пословица.

При таком значении девушки в жизни славянской вспом­ним еще тот важный и глубокий взгляд, который был на брак у славян; вспомни древние повествования о целомудрии их жен, наконец, святое значение веры, освятившее брак, возвестившее его как таинство, и мы поймем, как должна была задумываться и плакать девушка, как бы ни любила она своего жениха, приступая к такой великой минуте, которая всей жизни ее даст другой вид и с которой начнется для нее труд и забота жизни. И точно, брак носит у нас название суда Божьего (наше переобразованное общество утратило это название, как и все серьезное в жизни. Брак у нас дело легкое, забава, и наши женщины резвятся больше девушек).

Забавы, игры девичьи, как и должно, оканчивались со вступлением в брак; красота ее, манившая к себе всех добрых молодцев, теперь для одного существует, избравшего ее и избранного ею.

Понятно теперь, почему прощается девушка с красотою своею, олицетворяя ее поэтически и передавая подружень­кам; понятно, почему прощается она и расстается с косой своей, символом и лучшим проявлением женской красоты, которая уж не будет густою длинною прядью падать с ее головы или одевать ее всю покрывалом, упадающим до пят, но ляжет на ее голове и покроется женским убором.

Основа русской общины вполне истинна; личность при­знается в ней в своей свободе, но не в произволе своем; она не терпится в общине лишь во лжи своей, в эго­истическом своем бунте; тогда она бывает исключаема или сама себя исключает из общины. Артель есть росток, который пустила от себя община. До Петра система Руси истинна.