СТОЛКНОВЕНИЕ РОКА И РАЗУМА

Н.А. Бердяев

Впервые текст опубликован: “Новая Россия”. Двухнедельный журнал под ред. А.Ф. Керенского. 1938. № 53–54. 24 окт. С. 4–7. С тех пор статья ни разу не переиздавалась.

Происходящие в Европе международные события имеют значение далеко выходящее за пределы политики. Происходит борьба сил более глубоких и по отношению к ним политика есть лишь накипь. И я хотел бы посмотреть на эти события именно не с политической точки зрения. Я не буду говорить сейчас о радости, которую все испытали, что избегнута хоть на короткий час война. Не буду говорить и о том, что есть вещи более низменные и более подлые, чем война, хотя война есть самое страшное, самое мучительное и самое безобразное, хотя современная война лишена всякого благородства. Лучшие французы писали о том, что нельзя основать мира на страхе. Страх перед войной миролюбивых демократий дает основание диктатурам вести политику шантажа. Чисто психологические моменты играют сейчас огромную роль в международной политике. Французы храбрый народ, думаю, что гораздо более храбрый, чем немцы и итальянцы, это народ — guerrier (воин, воитель - франц.) по своему прошлому. Французы любят драться в войнах и революциях. И тем не менее в данный час истории они одержимы страхом войны. Менее храбрые немцы этого страха не имеют, хотя это не значит, конечно, что они хотят войны.

Когда я читал в газетах о Мюнхенском собрании, в котором речь шла о судьбе Европы, я очень остро почувствовал, что происходит столкновение разных миросозерцаний и мироощущений, и что это гораздо сильнее политических комбинаций. Несомненно, что великие демократии Европы, Франции и Англии обнаружили слабость и во всем уступили Германии. Думаю, что это объясняется не их военной слабостью и тактическими ошибками, причины гораздо глубже. Чемберлен и Деладье договаривались с Гитлером, как спасти мир. Что стоит за Чемберленом и Деладье и что стоит за Гитлером? Премьеры западных демократий представляют разум, разумный гуманизм, расчет, они хотят политики целесообразной, почитая сохранение мира высшей целью. Они ведут рациональную политику, подлежащую рациональной критике и оценке, хотя могут, конечно, с этой точки зрения делать грубые ошибки. Гитлер представляет совсем иной мир. За Гитлером стоит не разум, не расчет, а рок, фатум, и сила рока определяет его победы и завоевания. Воля к могуществу есть рок. Человек рока совсем не должен обладать особенными интеллектуальными и моральными качествами, он должен быть медиумом нечеловеческих роковых сил. Вероятно, средний французский министр умнее и культурнее Гитлера, но он лишен всякой динамической силы, он человек политических расчетов, парламентской рутины. Гитлер имеет интуицию, которая не есть его личное качество. Вероятно, английский премьер обладает более твердыми моральными принципами, чем Гитлер, для которого все дозволено, как и для всех диктаторов, но твердые моральные принципы лишены в нынешний час истории всякой динамической силы. Мы живем в эпоху, когда лишь иррациональные силы действительно сильны, рациональные же силы бессильны. Наша эпоха научает тому, что разум бессилен бороться с роком, что для победы над роком нужна сверхразумная сила.

Идея рока всегда была характерна и показательна для германской мысли и для германской эмоциональности. Французскому сознанию категория рока совершенно чужда, она противоречит французскому интеллектуализму. Когда читаешь немецкие книги, особенно послевоенного периода, посвященные философии истории и философии культуры, то поражаешься, как часто употребляется слово Schicksal (судьба - нем.). Вы этого не найдете в французских и английских книгах.

В глубине германской стихии есть плененность роком. Это заложено уже в старой германской мистике, в учении Я. Беме об Ungraund’e (первооснова - нем.), бездне, лежащей глубже бытия, о яростной борьбе полярных сил в космической жизни. Германская метафизика видела иррациональное начало в первооснове бытия, она волюнтаристична, для нее страстная воля определяет бытие мира. Рационализация есть вторичный процесс. Так у Шеллинга, у Шопенгауера, у Э. Гартмана. Ницше проповедует amor fati (любовь к судьбе - франц.). Тот же дух в музыкальной драме Вагнера. Два противоположных начала слышны в музыке Вагнера — победа и притяжение смерти. Но над всем царствует рок. Когда русские писали о рационализме немцев, они не доходили до глубины проблемы. Немцы легко становятся на грань безумия. Греческая трагедия более всего близка немцам. Ее всегда плохо понимали французы, для которых она была заслонена Расином. Под знаком рока стоит греческая трагедия и досократовское религиозное и философское сознание греков. Идея рока, как и идея первичного хаоса, свойственна не греческой философии, а греческой мифологии. Греческая же философия вынашивала идею универсального разума. И рок и разум имеют греческие истоки, но означают разные направления в европейской культуре, связанной с Грецией. Германская мифология рока проходит мимо христианства, она языческого происхождения. Эта древняя языческая стихия действует в современной Германии.

Но произошла милитаризация рока. Гитлер убежден, что рок за него и принесет ему победу. В этом его сила. Он слушает веления рока, который предназначает Германию к мировому господству. Он верит в свою звезду. Чемберлен и Даладье, вероятно, не верят в свою звезду и вообще в звезду. В этом их слабость. Человек рока есть человек одержимый, он не представляет человеческого начала, не представляет и Бога, а третью силу. Энигматичность (загадочность - от лат. enigma - загадка) Гитлера связана с тем, что в нем так слабо выражено человеческое начало. Именно стоящий за Гитлером рок создает динамическую силу, которая должна поражать представителей старой дипломатии. Рок в прошлом был окружен ореолом трагической поэзии. Но когда рок милитаризовался и вульгаризовался, когда он начал приносить практические победы, он перестал быть прекрасным, он стал уродливым и отталкивающим. Массы, увлеченные динамической силой рока, конечно, этого не замечают, они сами находятся в уродливой одержимости. Рок в конце концов приводит к гибели. Не ему принадлежит последнее слово. Но до гибели он может принести ряд побед.

Сила рока, влекущая современную Германию, в значительной степени определяется слабостью тех, которые ей противостоят. Эта сила действует в момент глубокого кризиса европейских демократий. В столкновении фашистских, тоталитарных государств нужно быть на стороне демократий. Это элементарный моральный вопрос. В демократиях, все-таки, сохранились некоторые свободы человека, в них не произошло окончательного отречения от человечности. Но дух буржуазных демократий таков, что они не могут быть достаточной силой в борьбе, происходящей в мире. Буржуазные демократии разлагаются, они принадлежат прошлому. Целая мировая эпоха кончается. Рассудочная, расчетливая, боязливая политика буржуазных правительств не может противиться расковавшимся в мире демоническим силам. Для борьбы нужна вера, которой нет. Свобода, вечная ценность, не находит сейчас в мире достойных защитников, обращенных не к прошлому, а к будущему. В этом трагизм положения.

Фашизм, терроризирующий весь мир, не есть творческий и свободно-человеческий выход из мирового кризиса. Фашизм есть рок капиталистических обществ, буржуазных демократий, он соответствует разложению этих обществ. В разложившихся обществах расковываются демонические силы и это производит впечатление необычайного динамизма. Диктатура есть обратная сторона анархического распада. Но в мире действует еще третья сила, она действует в самой большой стране мира, в целой части света. Я говорю о русском коммунизме. Он тоже был фатальным, а не свободным выходом, порождением фатума войны. Эта третья сила могла бы сыграть огромную и решающую роль в нынешнем мировом конфликте, если бы она не подтачивалась внутренней духовной болезнью и не занималась самоистреблением, если бы духовное рабство не овладело ею. Русская идея иная, чем идея германская, это не идея рока, а идея конца, идея эсхатологическая. На вершине своего сознания русские стремились к всеразрешающему концу, к осуществлению окончательной правды в жизни.

Русские самых разных направлений верили, что русскому народу суждено разрешить социальный вопрос, как вопрос мировой. Но идеи народного призвания осуществляются в извращенной и искаженной форме. Это можно сказать про Германию и про Россию. Германия в осуществлении воли к могуществу перестала быть страной великих философов, музыкантов, поэтов и мистиков. Россия в осуществлении социальной справедливости перестала быть страной великой литературы и христианского милосердия. Когда народ хочет осуществить свое призвание в мире через иррациональную силу рока, делающую его одержимым и насильником, когда свобода не участвует в осуществлении этого призвания, то искажается идея этого народа и, может получиться диавольская карикатура этой идеи. Рок есть сознание народного призвания в темной стихии, без свободы человека и без благодатной силы Бога, без просветления этого сознания светом универсальной истины. Так и осуществление окончательной и абсолютной правды русским народом без света христианской истины и против нее оборачивается демоническими чертами. Народы проходят через великие соблазны и им придется пережить последствия этих соблазнов, они сами подчиняют себя року, который победил Христос.

Демоническим соблазнам нельзя противопоставить буржуазную рассудочность и разумность, буржуазную отрицательную и формальную свободу. Пожирающей силе демонического огня противопоставить можно лишь огонь же, но иной, светоносный и освобождающий. Европа находится в состоянии тяжелой духовной болезни и нуждается в духовном излечении. Покоя не будет, пока не будет сокрушен фашизм. Вот тревожная проблема, перед которой мы поставлены: может ли опрокинуть диктатуры сила, которая сама не станет диктатурой, может ли свобода осуществлять справедливость в мире? Пока никакие вопросы не решены, ужас лишь отложен, почва остается вулканической. И никакие вопросы не могут быть решены страхом, они могут быть решены лишь победой над страхом. Страх войны ведет к войне, страх фашизма поддерживает его в мире. Бесстрашие, мужество нужны не только для войны, но и для мира. Люди рока по своему побеждают страх, люди разума не находят у себя силы победить страх. Страх побеждается силой веры.

Публикация А.Н. Богословского

От публикатора

Статья Н.А. Бердяева “Столкновение рока и разума” появилась в печати вскоре после Мюнхенского соглашения между западными державами и Германией, соглашения, предрешившего судьбу независимого чехословацкого государства.

Поражает интуитивное проникновение философа в скрытый смысл происходящих событий, его глубинный анализ европейской ситуации.

Н.А. Бердяев предвидел, что на первом этапе событий Гитлер, увлекаемый роком (“рок — это то, что надвигается на нас, то что мы не можем ни вызывать, не предотвратить”, — так определяли рок в те годы в Германии) может одержать впечатляющие победы в борьбе с западными демократиями, руководимыми расчетливыми, боязливыми политиками. Но конечный исход борьбы не вызывал у мыслителя сомнений, хотя в 1938 году еще нелегко было предположить, что война примет мировой характер и в нее будут вовлечены СССР и США.

В правых кругах русской эмиграции надеялись, что в неизбежном столкновении Германии с Россией рухнет коммунистический режим и переродится Германия (т.е., возможно, военные выступят против Гитлера и захватят власть). Н.А. Бердяеву подобные расчеты были чужды. Он знал, что вооруженная интервенция лишь укрепит коммунистический режим, продлит его существование, а подлинные перемены и изменения к лучшему могут произойти от внутренних процессов в самой России.

В этой связи представляют интерес страницы из “Самопознания” — опыта философской автобиографии мыслителя, относящиеся к событиям 1940–1941 годов, т.е. ко времени, когда в оккупированной немцами Франции Н.А. Бердяев лишен был возможности свободно высказываться и публиковать свои статьи и книги.

“В июне 1940 мы покинули Париж и уехали в Пила, под Аркашоном. С нами ехал и Мури (любимый кот Н.А. Бердяева. — А.Б.), который чуть не погиб в мучительном кошмарном пути, но проявил большой ум. Мы не хотели быть под немцами. Но это была иллюзия. В Пила, через несколько дней после нашего приезда, оказалось гораздо больше немецких войск, чем в Париже

Я отказался ехать в Америку, куда меня усиленно приглашали. Но я не мог спокойно видеть немецких мундиров, все во мне дрожало. И тогда еще не было войны против России. Я все время писал мою философскую автобиографию. Когда я вернулся домой, в начале сентября, то скоро почувствовал, что мое положение небезопасно. Я писал против гитлеризма, национал-социализма и фашизма и обо мне знали, что я идейный противник. Начались аресты русских. В русской атмосфере было что-то тяжелое, были сторонники Гитлера и немцев.

Все это обострилось, когда началась война против России. Вторжение немцев в русскую землю потрясло глубины моего существа. Моя Россия подвергалась смертельной опасности, она могла быть расчленена и порабощена. Немцы заняли Украину и дошли до Кавказа. Поведение их в оккупированных частях России было зверское, они обращались с русскими, как с низшей расой. Это слишком хорошо известно. Было время, когда можно было думать, что немцы победят. Я все время верил в непобедимость России. Но опасность для России переживалась очень мучительно. Естественно присущий мне патриотизм достиг предельного напряжения. Я чувствовал себя слитым с успехами Красной армии. Я делил людей на желающих победы России и желающих победы Германии. Со второй категорией людей я не соглашался встречаться, я считал их изменниками. В русской среде, в Париже, были элементы германофильские, которые ждали от Гитлера освобождения России от большевиков. Это вызвало во мне глубокое чувство отвращения. Я всегда, еще со времени моей высылки из России в 1922 году, имел международную ориентацию советскую и всякую интервенцию считал преступной. Я никогда не поклонялся силе, но силу, которая была проявлена Красной армией в защите России, я считал провиденциальной. Я верил в великую миссию Росси.

В Париже было очень тяжело. Начались аресты друзей, и некоторые друзья, депортированные в Германию в качестве политических, погибли там в очень трагической обстановке. У меня несколько раз были представители Гестапо и расспрашивали меня о характере моей деятельности. Но никаких прямых обвинений против меня выставить не могли. В швейцарской газете было напечатано, что я арестован. Через несколько дней явились представители Гестапо, как и всегда, двое, чтобы узнать, чем вызван слух о моем аресте. Я говорю по-немецки и это облегчило разговор. Мне сказали, что из Берлина был сделан запрос, что значит газетное сообщение об аресте столь известного и ценимого в Германии философа, как Бердяев? По словам представителя Гестапо это вызвало переполох, что, конечно, было сильным преувеличением. Но я себе не раз задавал вопрос, почему я не был арестован, когда арестовывали с такой легкостью и без достаточных оснований?

Своих взглядов я никогда не скрывал. Я очень не люблю, когда люди преувеличивают свою известность и свое значение, мне чуждо такого рода самочувствие. Но моя большая известность в Европе и Америке, в частности, в самой Германии, была одной из причин, почему арестовать меня без слишком серьезных причин считали невыгодным. Я шутя говорил, что тут обнаружилось почтенье немцев к философии. Мне потом говорили, что в верхнем слое национал-социалистов был кто-то, кто считал себя моим почитателем как философа и не допускал моего ареста. За эти страшные годы у меня не могло быть никакой внешней активности

Ни в каких начинаниях, хотя бы отдаленно связанных с немцами, я не соглашался принимать участия. Поэтому я не мог читать лекций и докладов. Я много писал, пользовался этим временем для сосредоточенного философского творчества. Но у нас в доме по воскресеньям собирались патриотически настроенные русские люди, иногда даже читались доклады. Наш дом был одним из центров патриотических настроений

Внешне новая жизнь началась с освобождением Парижа. Это еще не конец войны, но можно уже было быть уверенным в ее благополучном конце. В первое время освобождения были неприятные впечатления в связи с расправами, учиненными французами, с актами мести. Арестовали много русских уже по обратным причинам, чем когда их арестовывали немцы. Иногда аресты имели основание, иногда же никаких оснований не было. Атмосфера продолжала быть тяжелой. В годы оккупации в одной части русской среды было отвратительное приспособление к немцам, которое должно быть характеризовано как измена. Теперь началось обратное приспособление, приспособление к почти неизвестному и плохо понятому коммунизму, к советскому посольству. Иногда это были те же лица. Мало было достоинства и свободы. У меня всегда была так называемая “советская” ориентация на то, что я всегда очень критиковал коммунистическую идеологию и проповедую свободу.

Ничего существенно нового не произошло в моем отношении к советской России. Советскую власть я считал единственной русской национальной властью, никакой другой нет и только она представляет Россию в международных отношениях. Это совсем не значит, что я все в ней одобряю. Я, в сущности, никакой власти не люблю и никогда не смогу любить. Я никогда не любил великих мира сего. Эмоционально у меня есть анархические симпатии. Но это не значит, что я отрицаю необходимость государственных функций в жизни народов.

Во мне вызывает сильное противление то, что для русской эмиграции главный вопрос есть вопрос об отношении к советской власти. Между тем как я считаю главным вопросом — вопрос об отношении к русскому народу, к советскому народу, к революции как внутреннему моменту в судьбе русского народа. Нужно пережить судьбу русского народа, как свою собственную судьбу. Я не могу поставить себя вне судьбы своего народа, оставаясь на высоте каких-нибудь отвлеченных либерально-демократических принципов. Это не значит согласовывать свою мысль и свое поведение с директивами советского посольства, думать и писать с постоянной оглядкой на него... Человек не должен никакой власти безоговорочно принимать, это было бы рабьим состоянием. Человек не должен склоняться ни перед какой силой, это не достойно свободного существа”.

Бердяев Н.А. Самопознание (опыт философской автобиографии)
Собр. соч. Т. 1. П.: YMCA-PRESS, 1989. С. 379–381, 385–386.